|
|
|
|
Соколов М. Прогресс - это симптом. Об
одном лжеучении, распространяющемся в нашем отечестве // Эксперт, 14.08.2000 г.
- №29(240).
России остро
необходимо выстроить новую концепцию государственного управления,
соответствующую требованиям эпохи глобализации, постиндустриального общества и
гуманитарных технологий. Некоторые теоретические подходы к такой концепции
предложил Петр Щедровицкий в статье "Бунт капиталов", опубликованной
в "Эксперте" N23 от 19 июня. Он утверждает, в частности, что
национальный тип государства отмирает. Мотором глобальных перемен становится
новый транснациональный класс - профессиональная аристократия, творческая и
управленческая элита нового поколения. Пытаясь укрепить основы национального
государства, реализуя традиционные подходы в управлении страной, нынешняя
российская власть загоняет страну все дальше в исторический тупик, утверждает
автор.
Положения этой статьи сегодня оспаривает публицист Максим Соколов.
Улучшение российского быта имеет однообразно-зубчатую историю: оно все время чревато срывами. Незавершенка есть подлинный бич отечественного домостроительства, причем не столько даже материального, сколько духовного. Так восхищавшая Томаса Манна бюргерская добродетель фатерланда - "Доканчивай то, что начал" - увы! чужда русским. Едва приступив к работе, русский мучительно нудится, и всякий благовидный предлог для перерыва в работе встречает у него живейшую заинтересованность.
Цикл незавершенки прост. В известный момент блудное русское общество дозревает до ряда разумных решений. Замечания реакционного философа С. Н. Булгакова - "Многими пикантными кушаньями со стола западной цивилизации кормила и кормит себя наша интеллигенция, вконец расстраивая свой и без того испорченный желудок; не пора ли вспомнить о простой, грубой, но безусловно здоровой пище, о старом Моисеевом десятословии, чтобы потом дойти и до Нового Завета!.." - начинают вызывать понимание. Однако в момент уже почти полной готовности к переходу на грубую, но здоровую пищу появляется реклама только что полученных по импорту новых кондитерских изделий (Вольтер и Дидерот, Иван-Яков Руссо, бог Кислород, Бокль, Огюст Конт, экономический материализм, сверхчеловек, тантра-мантра и проч.) - после чего расстраивание и без того испорченного желудка возобновляется с удесятеренной силой. Сегодня, когда идея регулярного национального государства стала не на шутку овладевать массами, реклама очередного сбивающего с толку изысканного западного новшества просто обязана была появиться - ну не может Россия без незавершенки и омертвленного капитала. На сей раз к неуклонному исполнению закона зубчатости был призван идеолог, методолог и технолог П.Г.Щедровицкий.
Когда помещик Н. П. Кирсанов читал Пушкина, его передовой сын Аркадий изъял из рук родителя томик поэта и вложил в них брошюру "Stoff und Kraft" ("Материя и сила"). В качестве исправленного и дополненного издания "Stoff und Kraft" П.Г.Щедровицкий использовал книгу Тоффлера "Третья волна". Данная книга доходчиво рассказывает, как в постиндустриальную эру оказываются несостоятельными решительно все - от семьи и школы до церкви и государства - институты, сформировавшиеся в предшествующие эпохи. Но это не беда - на смену отжившим приходят новые, гораздо лучшие установления. Тем, кто, следуя настойчивым советам Тоффлера, сумеет понять неизбежность крушения старого мира, расслабиться и получить удовольствие, автор обещает много приятностей и душевного покоя. Если П. Г. Щедровицкий использует без ссылки текст Тоффлера, то этот последний также без ссылки (видно, таков постиндустриальный способ производства знаний) пересказывает главу "Великий инквизитор" из романа Ф. М. Достоевского "Братья Карамазовы": "Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволим грешить etc., etc.". Некоторое методологическое различие заключается в том, что Великий инквизитор и Тоффлер более упирают на результат, т. е. на привлекательный образ постиндустриального человека, тогда как П. Г. Щедровицкий акцентирует внимание на средствах и механизмах, переводящих общество в новое состояние - "производство новых знаний", "новый транснациональный класс - профессиональная аристократия, творческая и управленческая элита нового поколения", тогда как "традиционные социокультурные идентичности, связанные с этнической принадлежностью, религией, возрастом и профессией, вытесняются".
Общеупотребительный в СССР перевод "Интернационала" был не совсем точен, ибо затемнял постиндустриальный смысл музыкальной пьесы Потье-Дегейтера. Советская песня гласила: "С интернационалом воспрянет род людской", что вызывало представления об интернационале как о некоторой руководящей и направляющей силе, которая будет кого-то вспрядать, тогда как в оригинале все было проще: "L`Internationale sera le genre humain", - т. е. род людской сам по себе станет интернационалом. Аналогичные подмены были с другими ключевыми строками. "Du passe faisons table rase" означает всего лишь "из прошлого сделаем чистый лист", а вовсе не "весь мир насилья мы разрушим", равно как "Le monde va changer sa base" означает, что мир сам объективно изменит свои основания - в противовес субъективному советскому "мы наш, мы новый мир построим". По справедливости следовало бы указать, что традиционный набор новейших постиндустриалистских фраз является не более чем прозаическим пересказом оригинального французского текста "Интернационала" ( © 1889 г.).
Живое стремление рода людского сделаться интернационалом, "чтобы в мире без россий, без латвий жить единым человечьим общежитьем", выражается в том, что национальное государство регулярно хоронят на протяжении уже века с лишним - и все никак не могут похоронить. П. Г. Щедровицкий в своем желании показать, что национальное государство - это нечто до неприличия ветхое и старорежимное, замечает, что это - "девятнадцатый век". С одной стороны, не очень ясно, в чем тут пафос уничижения. Электричество, хирургический наркоз и железная дорога - это тоже XIX век, что, однако же, еще не есть достаточное основание для отказа от этих полезных установлений. С другой стороны, быстрокрылые прогнозы касательно всего транснационального прекрасно смотрелись и в 1900 году - именно таким было господствовавшее тогда оптимистическое мироощущение. Разбираемая нами статья с небольшой правкой пришлась бы ко двору и век назад, при том что последующая история показала известную неоднозначность интернациональных прогнозов.
Известный тезис тов. Сталина касательно отмирания государства при социализме вполне актуален и в эпоху глобализма. Тезис об отмирании (вар.: устаревании) национального государства в США как-то вообще не поднимается (хотя самой передовой в постиндустриальном отношении державе мира странно было бы не являться передовой и в этом отношении), о японском, китайском, корейском устаревании/отмирании также ничего не слышно. В видах упразднения национальных государств ФРГ пошла на воссоединение с восточногерманскими землями и уже издержала на бесперспективное расширение немецкого национального государства полтора триллиона марок. Бесспорно, и в Европе есть государства, давно уже суверенные только по названию да по наличию королевских дворов, а в действительности субъекты регионального самоуправления - и не более того, но фокус в том, что медиатизация этих государств произошла уже достаточно давно - сильно задолго до того, как набрали силу транснациональные процессы, описанные Тоффлером-Щедровицким. Налицо какая-то странная инверсия андерсеновской сказки про новое платье короля: все ходят более или менее основательно одетые, но при этом дружно уверяют друга друга - и в особенности новоприбывших новичков - что: а) в одежде уже нет никакой надобности; б) на самом деле они совершенно голые, ибо таково веление бога Кислорода.
Суд Щедровицкого-Тоффлера решителен: "Национальные государства оказались не готовы к новой глобальной ситуации; в последней четверти XX века они все более превращаются в ансамбли противоречивых национальных интересов, в несистемные коллекции хозяйственных и социокультурных регионов... Постнациональная государственность может быть выращена в инкубаторе империй нового поколения - культурных и экономических". Положим, что так, но желательно точнее понять, что же будет выращено в инкубаторе. Повесть М. А. Булгакова "Роковые яйца" все мы когда-то читали.
Логически возможны
два варианта.
В первом случае государственность как таковая не исчезает, но трансформируется в мировую империю, возникающую на основе некоторого уже существующего государства, достаточно мощного, чтобы подчинить себе страны ойкумены по принципу "снежного кома" - как это было с позднереспубликанским Римом, когда окончательная победа над Карфагеном отозвалась лавинообразным расширением империи: чем больше царств присоединяешь, тем сильнее гравитация - и далее по принципу положительной обратной связи. Империя может быть достаточно мягкой, могут даже сохраняться декоративные царьки (президенты, канцлеры) вроде тетрарха Ирода Антипы, однако всем понятно, каков единственный центр власти и какова высшая апелляционная инстанция - это находящиеся в Риме senatus populusque romanus (Сенат и народ римский). После хаоса эллинистической политики (чем какой-нибудь автохтонный царь Никомед так уж лучше римского проконсула?) такая унификация ойкумены может даже и приветствоваться. Римское право, римские дороги, а равно термы, цирки и лупанары замечательно упорядочивают быт, а о настающих вслед за тем Темных веках пока не будем - на то найдутся свои технологи и методологи. Все хорошо, кроме одного: зачем тогда вообще сдалась Россия и русская национальная идеология? Положим, распространение римского владычества над Галлией было актом глубоко прогрессивным, но очевидным условием прогресса была стремительная романизация Галлии (Иберии, Африки и т. д.). Если пришествие постнационального государства неизбежно и осуществится оно в форме регулярной всемирной империи, то приемлющим эту перспективу варварским элитам ничего и делать особенно не надо, а только загодя романизироваться (resp.: американизироваться), чем они вполне успешно и заняты. Кого-то все равно пустят в расход - не без того, - а кто-то вольется в ряды новой имперской знати. Уже император Адриан (II век по Р. Х.) был не квиритом, а испанцем, может, и какому-нибудь императору Пупкину повезет.
Возможен и другой вариант, когда ни локализации всемирного государства в едином центре, ни его внятной персонификации вообще не будет, а будет нечто, описываемое на неподражаемом постиндустриальном языке: "мировое обращение и перераспределение глобальных ресурсов: биосферных, человеческих, финансовых, организационных, инновационных", а равно "развитие профессиональных и транспрофессиональных сетей как каркасной структуры для включения потенциала страны в мировое развитие". То есть некоторая внятно не определяемая совокупность формально не институциализированных и не легитимизированных структур будет осуществлять функции всеобъемлющего властвования. Как по сходному поводу говорит у В. С. Соловьева один из его героев, "я остаюсь при своей уверенности, что этот ваш далекий хозяин, требующий добра от других, но сам никакого добра не делающий, налагающий обязанности, но не проявляющий любви, никогда не показывавшийся вам на глаза, а живущий где-то за границей incognito, - что он и есть не кто иной, как бог века сего" (То есть дьявол. - Ред.).
Если переход России под некоторую всемирную державу в качестве одной из ее дальних провинций - "Как, удручен своим венцом, такой-то царь, в такой-то год вручал госдепу свой народ" - есть предложение, вызывающее самые сильные сомнения, то живая апология подчинения глобальным, но имперсонифицированным сетям и силам сомнений вызвать не способна. Здесь возможно лишь одно мнение.
Но даже если не пытаться внести в вопрос окончательную логическую ясность, отпевание национального государства представляется преждевременным из совсем бытовых соображений. Из того, что развитие всемирного рынка, появление новых средств коммуникации etc. усложняют функционирование национальных государств, очевидным и непосредственным образом следует только то, что они его усложняют, с чем никто и не спорит. Применительно к отечественной специфике и проблематике это значит лишь, что нынешняя ситуация, когда вместо дееспособного национально-государственного в России есть лишь безобразный (ударение как на втором, так и на третьем слоге) хаос, делается вдвойне нетерпимой. И вообще-то плохо жить без надлежаще работающих механизмов внутренней (суды, полиция, тюрьмы) и внешней (армия) безопасности (которые и составляют ядро всякой государственности), но жить без них на бойком месте совсем неуютно. А ведь весь пафос Щедровицкого-Тоффлера как раз и заключается в том, что весь мир делается таким чрезвычайно бойким местом, где транснациональные и транспрофессиональные сети на ходу подметки режут. Наличие дееспособного института, который бы в соответствии с народным чувством вводил в рамки социальный хаос, в таких условиях трудно считать устарелым излишеством.
Более того, если отбросить претензии иностранцев к России, базирующиеся на том, что Россия навсегда и безоговорочно виновата перед мирозданием уже одним фактом своего существования, но рассматривать упреки, заслуживающие более смиренного и уважительного отношения, то они в конечном счете сводятся к неудовольствию от того, что вышеупомянутый институт в России практически отсутствует. Из одного уважения к нашим западным оппонентам не стоило бы столь пренебрежительно отбрасывать это их, в сущности, обоснованное сетование.
Более подобающая пылкому неофиту, нежели маститому методологу уверенность в том, что накат "третьей волны" совершенно упраздняет установления предшествующих эпох (Тоффлер-первоисточник описывает это накатывание с каким-то диким вдохновением и даже эротическим экстазом), приводит на память принадлежащую В. И. Ленину характеристику Н. И. Бухарина, который, с одной стороны, "заслуженно может быть назван любимцем партии", с другой - "никогда не учился и никогда вполне не понимал диалектики". П. Г. Щедровицкий не менее заслуженно является любимцем СПС (А. Б. Чубайса, во всяком случае), для довершения сходства его отношения с диалектикой также не вполне удовлетворительны. Явление принципиально новых реальностей (постиндустриальных чудес, например) отнюдь не является голым отрицанием реальностей предшествующих, но скорее диалектическим преодолением, включающим в себя ряд существенных черт прежнего явления. Даже в собственно технике мы знаем отнюдь не так много случаев полного и тотального выпадения из материальной культуры прежних придумок человеческого разума - разве что кареты да пишущие машинки. В основном же былые и новые придумки благополучно сосуществуют. По своему футурологическому пафосу Тоффлер-Щедровицкий чем-то напоминают то ли Жюль Верна, то ли некоторого американского популяризатора атомной энергетики, предположившего (дело было в середине 50-х), что вскорости на железной дороге появятся атомные локомотивы, а самолеты станут оснащаться ядерными двигателями. О том, что будет, если такой самолет грохнется, неофит не подумал.
Тем более таковая диалектическая преемственность свойственна консервативным по своей природе общественным учреждениям. Вопреки тому же Тоффлеру (а равно Карлу Марксу) "вторая (т. е. индустриальная) волна" отнюдь не накрыла бесследно соседскую общину, безраздельно господствовавшую в земледельческую эпоху "первой волны". Община и доселе является важным первичным элементом общественной структуры во вполне просвещенных странах. В тех же Америке и Германии идиотизм деревенской (т. е. соседской) жизни свирепствует так, будто Карла Маркса с его опрометчивым "Манифестом" и в природе не было.
Сторонники развития волнами, т. е. через метафизическое отрицание, не принимают в расчет того, что если некоторое явление "хорошо весьма", оно по большому счету и не отмирает - позолота вся сотрется, свиная кожа остается, - а доводы типа "это девятнадцатый век" имели хождение все больше в том самом девятнадцатом веке, а с той поры изрядно истрепались. Доколе не доказано, что национальное государство, т. е. учреждение, согласно с духом народа разумно упорядочивающее и защищающее его общественный быт, вовсе не хорошо и в отличие от транспрофессиональных сил ценностью не обладает, указания на устарелость этого учреждения не выглядят убедительными. От того, что некоторые народы и государства разлагаются, утрачивают историческое бытие и даже вовсе исчезают, и от того, что такая судьба реально может постигнуть и Россию, еще никак не следует, что в ближайшем будущем такая судьба неминуемо ждет все народы и все государства.
Подлинно оригинальная идея у П. Г. Щедровицкого, в сущности, одна. Чтобы России в постиндустриальном будущем не было совсем уже неуютно, нужно всячески поощрять развитие знаний и технологий и, напротив, произвести "снятие существующих ограничений на путях движения знаний". В части поощрения трудно что-либо возразить. Покровительство наукам, искусствам и ремеслам - это именно то, чем занимались все родоначальники современных национальных государств: Людовик XIV, Фридрих Великий, Екатерина II. Подражать им - дело самое похвальное.
Менее понятно, что разуметь под снятием ограничений на путях движения знаний. Если говорить о знаниях в смысле греч. techne, ограничения, бесспорно, есть - один "Майкрософт" с его стремлением драть с живого и мертвого чего стоит. Однако в стране, уверенно занимающей первое место в мире по размаху интеллектуального пиратства, говорить о таких ограничениях странно, потому что совсем не по адресу. Если же прямо вменить русскому государству в обязанность поощрять интеллектуальное пиратство, оно скорее всего забюрократизирует это дело и загубит ценное начинание.
Если же имеется в виду общая интеллектуальная атмосфера, столкновение миросозерцательных концепций, споры о будущем России и мира, о вечных фундаментальных проблемах, то и здесь неясно, о каких ограничениях идет речь. В смысле умственного движения и брожения Россия сегодня - самая свободная страна в мире (порой до безобразия). Достаточно сличить политкорректную атмосферу американского (и не только американского) университета или свободную мысль Парижа (четыре общенациональные газеты на страну, из них три - тупо левые) с российским хаем и лаем, где кто в лес, кто по дрова, чтобы посоветовать методологу не ломиться в открытую дверь - чревато потерей равновесия.
Для полноценного же распространения и поощрения знаний необходимо, по мысли П.Г.Щедровицкого, противопоставить пронизывающим мир могучим сетям и силовым полям свои сети и поля - "транснациональный русский мир - разбросанные по миру большие и малые сообщества, говорящие и думающие на русском языке". Поскольку все эти поля и сети почему-то до буквальности напоминают описанные в "Протоколах сионских мудрецов" средства для укрепления владычества евреев над миром, очевидно, имеется в виду, что всемирному жидомасонскому заговору надо противопоставить эквивалентный и равномощный всемирный жидороссийский заговор - клин клином вышибают.
Однако успех заговора вызывает некоторые сомнения, ибо ни из чего не вытекает, что один факт владения от рождения русским языком достаточен если не для продуктивного участия в заговоре, то хотя бы для полезного содействия исторической родине на основе приобретенного на чужбине опыта. Уже прошло лет двенадцать с тех пор, как заграница перестала быть загробным миром, аэропорт перестал быть похожим на крематорий. Эмигранты начали посещать Россию, писать, учить, советовать, и что же? - да ничего. В угаре перестройки русский мир неистово поощрялся самими гражданами СССР, жаждавшими услышать слово соотечественников, обогатиться их мудростью, опытом, знаниями. Результаты эксперимента были печальными - "в мире ином друг друга они не узнали". Очень быстро выяснилось, что только говорения на одном языке и наличия общего набора старинных воспоминаний никак не достаточно для полноценного и плодотворного диалога. Не хватает главного: некоего электричества, того, что на нынешнем собачьем языке принято называть дискурсом, а вернее, если уж заимствовать слова у французов, называть воздухом (l`air).
*Переезжающий за море меняет душу, а не небо (лат.) - автор переиначивает Горация.
Закавыка всего русского вопроса как раз и состоит в необычайной роли воздуха. Любитель самонаблюдения может проверить. Автор, например, уже после трех-четырех дней пребывания за границей, приобретя на вокзале русские газеты, отмечал удивительный феномен, возникающий при чтении заметок: сюжет известен, предмет понятен, подкладка тоже, газета и автор ведомы, но в душе странное двоение. На уровне рациональном все более или менее понятно, сердце же неспокойно - "Хрен его знает, а вдруг правда?" В силу кратковременности отлучки речь идет лишь о первичной фазе процесса, но если заменить три дня на три года или десять лет, то чем ум человека, лишенного родного воздуха, станет отличаться от ума какого-нибудь тамошнего глубокого знатока России? По прошествии известного времени бывший соотечественник обращается в типического professore sinistro quasi un mudaco (Левого профессора, нечто вроде <...>), в лучшем случае - в благонамеренного западного обывателя, попутно еще и владеющего русским языком. Что делать с этим сочленом транснационального русского мира - совершенно непонятно.
Если вышеприведенные рассуждения кому покажутся излишне субъективными, пусть объективно посмотрит в Интернете на странице www.sapov.ru полемику между двумя гуру - С. Г. Кордонским, живущим в здешнем воздухе, и Б. А. Львиным, с 1993 года живущим в воздухе американском. Можно как угодно относиться к Кордонскому, но он говорит на языке, понятном здесь, и о проблемах, понятных здесь; его же оппонент дает полезные (как ему кажется) советы "этой стране". С феноменом знатного иностранца мы знакомы давно, и от того, что знатный иностранец не так давно был незнатным русским, его потребительская стоимость нимало не увеличивается. Прежде чем предлагать "русский мир" в качестве лекарства от всех скорбей, стоило бы немного прикинуть степень зависимости русских от воздуха и скорость их ассимиляции в отсутствие такового.
Разобранное тут странное учение обязано было возникнуть. С одной стороны, "без идеологии нынче труба", и каким-то образом прислониться к русскому вопросу обязана любая партия - хоть правая, хоть левая. С другой стороны, СПС, как уверяют его лидеры, - партия подлинных русских европейцев, следственно, русский вопрос должен быть подан в европейском духе, как они его понимают - т. е. в духе оптимистического прогрессизма. Наконец, они никогда не задумывались о метафизических основаниях правой идеологии, да это им и не надо было - "рынок все расставит по своим местам", а если не расставит, придумаем другого расставляющего субъекта (сети, силы и поля). Был заказ на бога Кислорода в улучшенном и дополненном издании, каковой заказ П. Г. Щедровицкий мастерски выполнил. К собственно правой идеологии это, конечно, не имеет никакого отношения, но это уже вопросы к заказчику продукта.
Максим Соколов
